Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа - Страница 42

– Обратно летели – в зону турбулентности вошли, самолёт так болтало, как давно уже не было. У меня давление под двести! Думал, всё, вот тебе и кранты…

– Господи, зачем ты туда полетел…

– Я из самолета на улицу вышел в Москве – в шлёпанцах, в футболке… А там – минус семь, – смеётся.

– И как же…?

– А меня прямо у самолета скорая встречала. Они позвонили, еще во время полета. На каталку и – в реанимацию.

Лирическое отступление

И вот тут я хочу немного отвлечься. Маленькое лирическое отступление.

Я ничего не знаю про его жену. Кроме того, как она выглядит – я видела её фотографии, и того, что она говорит разумные вещи – я читала её интервью. Выглядит она хорошо, красивая такая жена, без этой кукольной смазливости и налета гламура, стильная интересная женщина. Судя по интервью, умная. Я горжусь выбором моего любимого, мне нравится женщина, которую он взял себе в союзницы.

Мне активно не нравится жена Ивана Кузнецова.

Жена моего любимого – на мой взгляд, другое дело.

Мы никогда с ним о ней не говорили. Я никогда не спрашивала. Если бы начал рассказывать – остановила бы: я не хочу о ней ничего от него знать. Больно.

Я как-то взяла себе за основу тот факт, что у него счастливая семья. Что его в этой семье ценят, любят, берегут. Что все тылы прикрыты, и есть куда в случае необходимости отступать. Что всё – на том берегу – у него хорошо.

Но вот спустя какое-то время, раз за разом возвращаясь к этому нашему послереанимационному разговору про Индию, про то, что чуть не умер в этом самолёте, я задаю ей мысленно один и тот же вопрос:

Как в том состоянии, в котором он находился, его было можно отпускать в Индию?

Не куда-нибудь в Подмосковье на автобусе, хотя и в Подмосковье нельзя, а – в Индию!!!

Я понимаю, что не могу судить, потому что не знаю. Не знаю количество больниц, совместно пройденных за семнадцать лет, количество ночей, проведённых в слезах у больничной койки, не знаю уровень пьяных скандалов, всю степень отвратительности поведения запойного человека. То есть, весь тот набор, который она год за годом получает заново. Я не знаю. Я не могу судить.

Но я понимаю одно. В том состоянии, в котором он вернулся в Москву из Питера, а я его видела, ни о какой Индии с ее жарой тридцатиградусной в ноябре, ни о каком восьмичасовом перелёте с вольным заходом в дьюти-фри не может идти речи, если ты не хочешь потерять этого человека. Костьми лечь поперек дороги, не пустить. На замок, в больницу, в кладовку, куда угодно, но никакой Индии. Вы живёте вместе семнадцать лет, ты знаешь, как управляться с ним в таком состоянии.

И здесь всплывает один момент. Срыв съемок. Срыв съемок не наших, заграничных. Это неустойка, это попадание на крупную сумму.

А состоявшиеся съемки – это гонорар. Это крупная сумма в плюсе. Сомневаясь между плюсом и минусом, выбираем плюс. Отправить зарабатывать деньги в любом состоянии. Машина не должна давать сбои.

Я не имею права судить.

Я имею право судить.

Потому что я люблю его очень, и для меня очевидно, что та Индия, могла стоить ему жизни. И деньги, которые он в результате за неё получил, могли бы пойти не на новый дом в Подмосковье, а на оплату похорон народного артиста.

***

Мы лежим в постели под светом уличных фонарей, четыре утра. Мы притворяемся, что спим, на самом деле нет. Я слышу, как он дышит. Слышу, как переворачивается с боку на бок. Я пересчитала всех овец и слонов, каких только знала, но сон не идет.

Он поднимается с постели, я открываю глаза.

– Ты спи, спи… я пойду, посижу. Что-то мне совсем не спится.

Ночь в поезде. День работы. Ночь со мной. И не спится.

Уходит. Я моментально проваливаюсь в глубокий тревожный сон.

Выплываю на поверхность, слышу грохот работающего в гостиной телевизора. Закрываюсь одеялом с головой, пропадаю. Звуковая волна снова выносит меня на поверхность. Голос, такой навязчивый, диктаторский, заполняет сознание, проедает мне мозг. Не уйти, не спрятаться.

Почему он там? Сколько времени? Шесть утра, я выпала в небытие примерно на час… Сидит один перед телевизором, не спавши ни минуты, слушает этот ужасный монотонный зомбирующий голос…

Соскакиваю с постели, стучу голыми пятками в гостиную.

Сидит на диване, локти на коленях, подбородок в ладонях, смотрит на сине-белый экран. Я забираюсь к нему за спину, обнимаю, прижимаюсь, целую… обволакиваю его собой.

– Почему ты здесь? Почему не идёшь ко мне?

– Иду, котя. Сейчас иду. Не спится чего-то.

Встаю, возвращаюсь в спальню. Он выключает телевизор, идёт за мной. Ложится рядом.

Молчим. Смотрит на меня:

– Иди ко мне…

Обнимаю, сплетаю за спиной у него сонные руки. Он целует меня.

С ним не так как с другими. С ним все по-иному.

Горячо становится. Жарко.

С семи до восьми нам удается поспать.

В восемь завопил будильник. Пора.

Еще не проснувшись, он снова тянется ко мне.

Первое утро

Ноябрьское утро – утро серое, утро безликое. После первой ночи – утро неловкое.

Мой душ. Его душ.

– Будешь что-нибудь есть?

– Нет, спасибо.

Собирается, одевается. Закидывает в себя горсть таблеток. Засыпает порошками. Запивает отваром.

Одеваюсь, собираюсь.

Ухожу первая, минут за двадцать до его выхода.

Целует меня в дверях.

Целую его в дверях.

Выхожу.

Мне кажется, у меня крылья.

Через три моих отдельных минуты в сумке поёт телефон. Достаю, открываю сообщение, читаю:

«Чмок тебя в походку!)))»

«И тебя чмок:)»

Мне кажется, у меня крылья.

Я еду домой спать. Как он будет сегодня работать целый день?