Мне неловко от того, что я слышу эти семейные разговоры, точно подглядываю за ними. Неловко от того, что делаю выводы и даю оценки, на которые не имею права, потому что меня это совсем не касается.
Но я делаю правильные выводы: у Андрея Васнецова идеальная семья, уютный дом, любящая жена и два замечательных сына. Я понимаю, что он должен быть сейчас – там, а он сейчас – здесь, это неправильно, и чувствую себя немного виноватой.
Васнецов мне нравится в роли отца. Васнецов мне нравится в роли мужа. Мне нравятся по рассказам его дети и дом. Я хотела бы, чтобы у меня была такая семья. Хотела бы безотносительно Васнецова, вне Васнецова, просто теоретически, хотела бы, чтобы у меня было нечто похожее.
Минут через восемь раздается новый звонок. Жена интересуется, вышел ли он. Он отвечает, что выйдет сразу же, как только допьёт кофе. Убаюкивает, уговаривает её своим бархатным тембром. Телефонный динамик слишком сильный, и я слышу её голос. Это голос маленькой девочки, позволяющей себе капризничать с обожающим ее родителем: она тянет слова, уходит в детские интонации и задаёт наивные вопросы. Он ласков и терпелив. У меня создается впечатление ее лёгкой невменяемости.
Закончив увещевать, Васнецов прячет телефон в карман без лишних комментариев. Спрашивает меня, буду ли я еще кофе. Я удивлена: разве мы не уходим? Он говорит: посидим ещё, время есть. Идет к бару, чтобы сделать заказ.
Спустя десять минут, вернувшись к столу, отвечает на новый звонок. Ни одной нотой в своем голосе не выказывает раздражения. Убеждает, обещает.
Мы продолжаем пить кофе.
Говорить о работе уже трудно: сбит настрой. Мы просто треплемся.
Телефон звонит снова. И снова. И снова. В пятый или шестой раз за последние полтора часа она, как ни в чем не бывало, просит купить еще какое-то мороженое, или взбитых сливок, интересуется, скоро ли он придёт. Васнецов отвечает, что уже в дверях. Спрятав телефон в карман, продолжает неторопливо потягивать кофе за светской болтовней. Все делают вид, что ничего странного не происходит.
– Мама, – говорю я поздним вечером, устроившись у нее на постели в ногах, – она какая-то нездоровая… Она звонит ему каждые пять минут, её совсем не смущает, что мы всё это слышим… Даже мне неловко… Какой-то абсурд просто…
После кафе мы все вместе выходим на улицу. Васнецов предлагает пойти куда-нибудь ещё, выпить кофе… Звонит жена. Он не берет трубку. Мне становится интересно, чем всё это закончится. Количество выпитого Васнецовым кофе превысило ежедневную норму уже раза в три. Мой соавтор говорит, что знает на Восстания очень приличную кофейню.
Я соглашаюсь продолжить вечер из любопытства, мы идём в кофейню. В противоположную от дома Васнецова сторону. Долго блуждаем по каким-то переулкам. Темно. Холодно. Обещанной кофейни не видно. Бесконечно звонит телефон Васнецова. Он отстает на пару шагов, я не слышу, что он говорит, но знаю о чём.
Я уже отказываюсь что-либо понимать. Думаю, что каждая семья играет в свою, придуманную, только им понятную игру. И посторонним лучше не лезть с расспросами.
Закончив разговор, Васнецов распахивает передо мной дверь вожделенной кофейни: «Давай, посидим полчаса, погреемся…».
У него звонит телефон.
Ноябрь.
В ноябре из нашей троицы выпал соавтор. Расхождения были исключительно творческие, уровень критинизма, вносимых им предложений, стал зашкаливать. Все закончилось громкой публичной ссорой, в результате которой стало ясно, что отныне с Андреем Васнецовым мы работаем только вдвоём. Так как 90 процентов готового материала было придумано и написано мною, мы легко отказались от не нужной нам доли.
Декабрь.
В декабре у меня умер отец. В эти черно-белые дни я ни с кем не встречалась.
Январь.
В январе выяснилось, что я по уши влюбилась в Андрея Васнецова. А он в меня.
Январь, февраль, март, апрель.
Мы продолжаем встречаться по пять-шесть раз в неделю, хоть сценарий уже практически закончен. Жена больше не терзает его звонками. Мы часами сидим в облюбованных нами кафе, пьем кофе с коньяком, иногда держимся за руки. Поздно вечером разъезжаемся по домам.
Всё.
Мы встречаемся с ним каждый день. Пишем сценарий для фантастического фильма. Вернее, пишу я, а он со мной разговаривает. Это не много. Но и не мало.
У меня гибкая психика, из чувства самосохранения я могу пойти на компромиссы с совестью, я могу сама с собой договориться. Не будь у него двухлетнего сына, я могла бы с ним спать, потому что обвал уже случился, дорогу назад для меня уже засыпало. Я бы мучилась, переживала, ненавидела бы его, и ушла бы сама, но потом, когда усталость от неразрешимости ситуации перевесила бы необходимость друг в друге, это случилось бы рано или поздно… Но незнакомый мне двухлетний человек, каждый вечер высматривающий его в окне и орущий во всю силу лёгких, когда он уходит из дома, вяжет меня по рукам и ногам, не дает мне на него никакого, даже самого малого права.
– Але? Анюта, привет, это Катя.
– Привет, Катя.
– Позови, пожалуйста, Андрея…
– Папу-ля… тебя!
Это ужасно, что каждый раз, когда я звоню и попадаю на его жену, я должна говорить с ней. Я ненавижу себя за это ласкательно-заискивающе «Анюта». Каждый раз, когда я набираю номер, я настраиваю себя: «Аня, Аня… говори ей просто – Аня…», иногда мне это удается, иногда нет… Я хотела бы отделываться вежливо-отстранённым: «Здравствуйте, позовите, пожалуйста, Андрея…», я вообще хочу отстраниться от всего, что касается его семьи, чтобы меня в ней не было, не существовало вовсе. Но я звоню ему и попадаю на его жену.