Мы продолжали встречаться с Васнецовым по работе и просто так, мучая и мучаясь, получая ставший почти наркотическим кайф от общения друг с другом. О главном мы не говорили, оценку происходящему не давали, позволяя времени нести нас по течению.
С обоими нами происходили какие-то нервические метаморфозы, но если мой смысл в тот момент был сконцентрирован на этих встречах, то у него, помимо меня, в его доме, была вторая, наверное, всё-таки главная жизнь, где била ключом другая энергия и происходили неведомые мне изменения. От которых он убегал ко мне.
В конце мая выяснились те подводные камни, на которых балансировал наш странный роман.
От Андрея Васнецова уходила жена.
Я не знала об этом до последнего.
В мае мы заключали договор на продажу нашего сценария с известным продюсером. Андрей к этому моменту пил каждый день. Пропадал в кабаках – со мной или без меня – по-моему, это уже не имело значения. Мы крепко ссорились. Появились разногласия в пунктах договора. Андрей требовал, чтобы фильм дали снимать ему. Продюсер шел в категорический отказ, что было совершенно верным: в театре Васнецов поставил пару спектаклей, но кино никогда не снимал. О том, чтобы дать ему работать над полнометражным фильмом с миллионным бюджетом, странно было даже говорить.
Тогда Андрей потребовал главную роль. В этом ему тоже отказали, продюсер не любил, когда ему навязывали актёров.
Последней каплей стало требование Васнецова разделить наш сценарный гонорар поровну. Я сломалась на этом пункте и согласилась, сказав ему, что он вор, не написавший из этого сценария ни строчки.
Это было правдой. У Васнецова не было даже ноутбука. Мы встречались, я приносила написанные мною страницы. Он говорил: вот это – хорошо, а вот это – фигня, надо переписать. Я шла домой, мучилась, придумывала варианты, переписывала, приносила ему. То есть, Андрей выступал, скорее, в качестве редактора. Редактор – фигура важная, никто не спорит. Но он – не соавтор. И гонорар получает совсем другой.
В ссорах за словом в карман не лезли. Говорилось многое, одно другого резче. Расставались скандально посреди улицы, я разворачивалась, бросала всё, уезжала домой. Дома переходили на телефонное общение, кричали, кидали трубки, перезванивали, мирились, договаривались о чём-то. На следующий день все договоренности летели к чёрту.
После каждого разговора на руках высыпала крапивница, чесалась кожа. Так организм реагировал на стресс.
Когда велись финальные переговоры в кабинете у продюсера и подписывался договор, мы с Васнецовым друг друга бойкотировали. От его голоса меня начинало колотить мелкой дрожью. Я не понимала, как человек, которого я любила, в один момент превратился в такую сволочь.
Продюсер уговаривал меня выкинуть Васнецова за борт, вообще забыть о том, что он был, и выступать в качестве автора сценария единолично.
Вопреки этим советам, я подписала бумаги о получении гонорара с Васнецовым в равных частях.
Это время для него пришлось на момент развода с женой, я об этом тогда не знала.
Что-то в его идеальной семье, думаю я сегодня, не клеилось ещё до нашего знакомства. Отсюда были эти звонки по двадцать раз за два часа, отсюда – его нежелание идти домой. Я не знаю, как в тот момент они жили на самом деле.
К зиме события стали развиваться в ускоренном темпе. Жена прекратила ему звонить, Андрея допоздна не было – водил меня по ночным кафе, чтобы держать за руку – домой всё чаще стал возвращаться пьяным.
Ближе к весне ему рассказали, что жена ему изменяет. В открытую. Так, что общим знакомым даже неловко. Весь Ленфильм об этом говорит, и только один Андрей ничего не знает.
Андрей действительно не знал, и потребовал от жены объяснения. Жена объяснилась и потребовала от Андрея развода. Жена сказала, что он съел всю её жизнь, что она – актриса, которая хочет работать, что он ей работать не даёт, но теперь она вырвется из тяжких пут и станет знаменитой.
С точки зрения дня сегодняшнего смею я утверждать, что мягкий человек Андрей Васнецов, из которого, узнавшим его близко людям, не составляет труда вить веревки, никому работать запретить не мог, тут Аня что-то сильно напутала. Сам на семью зарабатывал достаточно, икру красную в дом носил, так что о хлебе насущном думать не приходилось, можно было заниматься творчеством, сколько душе угодно, вернее, насколько позволял двухлетний ребёнок.
Я не беру на себя смелость определять, что и почему у этой женщины так сильно повернулось в голове, когда она взяла топор и разнесла в щепки свой одиннадцатилетний брак, уютный дом и обустроенный быт.
Думаю, всё-таки, что в разрыве между двумя виноваты двое, и мой, такой невинно страдающий, Васнецов пожинал плоды собственных действий и собственного бездействия.
Корень происходящего в этой семье, я не знала, не знаю и до сих пор, но были факты: жена изменила, жена потребовала развода и размена квартиры, жена пообещала, что станет знаменитой любыми путями.
Конечно, мне тогда об этом никто не рассказывал. Я смотрела на неадекватного Васнецова, пьющего целыми днями коньяк, и покрывалась аллергическими пятнами от этой картинки. К слову будет добавить, что аллергией я ни на что, кроме него в своей жизни не страдала.
В общем, колотило по-крупному всех троих.
Месяца через два видимые страсти улеглись.
Мы с Васнецовым, помирившись, договорились о вполне сносной сумме, которую он получит за сценарий. Он попросил прощения, объяснив мне причины своей невменяемости, я эти причины услышала.
Жена с детьми съехала от него к своей маме, устроив напоследок нешуточный скандал, связанный со старшим сыном. Мальчик был не от Андрея, а от залетного самарского танцора. Васнецов женился на Ане, когда она была уже глубоко беременной, дал родившемуся ребенку свою фамилию и назвал своим. О тайне его зачатия знали только родители, бабушки и дедушки. Зачем безумной женщине Ане при разводе понадобилось открывать двенадцатилетнему сыну, и так оглушенному разрывом родителей, правду о его настоящем отце, я понять не могу. Обезумевший от всего происходящего ребенок повзрослел на несколько лет раньше, превратившись из забавного щекастого пацана в резкого, жесткого, неуправляемого подростка. Выписанный специально для знакомства с сыном танцор из Самары мальчика признал, но дело с ним иметь не захотел. Кому он нужен, этот трудный, чужой, полувзрослый ребенок? Отношения с Андреем как с родным отцом были навсегда разбиты. Что бы тот не делал, что бы не говорил, теперь любое замечание, любая мелочь были для ребенка свидетельством того, что он – не свой, не сын, в отличии от младшенького, не родной и не любимый. Мальчик замкнулся, стал нелюдимым, в двенадцать лет начал курить, пить алкоголь и шататься допоздна по улицам. Ключ к его проблемам никто не подбирал, не до того всем было.